ДВОРЦОВО-ПАРКОВЫЙ БЕНРАТ + литература)
/Справка культурологическая (вместо эпитета)
ДВОРЦОВО-ПАРКОВЫЙ АНСАМБЛЬ БЕНРАТ: памятник светской архитектуры XVIII в. — охотничий загородный замок-дворец курфюрста Карла Теодора Пфальцского. Считается /…/ одним из лучших памятников барокко в Рейнланде. Возведён в 1755—1773 гг. по планам французского архитектора Николя де Пигаж*. Интерьер 84 помещений создан в стиле Луи XVI (Louis-seize) многими выдающимися мастерами XVIII в.: резьба по дереву — М.ван ден Бранден и А.Эггель, декор из дерева — Ф.Целлер, лепнина — Г. А. Албуццио, роспись потолков — Л.Краэ, скульптурные украшения и аллегорические фигуры — П.А.Фершаффельт*.
Парк с зеркальными прудами заложен одновременно с дворцом по планам того же архитектора — в стиле позднего барокко, однако в XIX в. часть его была преобразована в английский. В настоящее время отдельные части парка называют французским, английским, парком цветов и лесопарком. Название дворца и парка дано по месту расположения ансамбля в южном районе Дюссельдорфа Бенрат.
Залы дворца используются правительством федеральной земли Северный Рейн-Вестфалия для государственных приёмов.
На яркие лучи не надеясь, пошла на экскурсию (про которую смогла только две недели спустя записать) но многие описания из этого реалистического прусского романа Теодора Фонтана иллюстрирую мысленно всегда именно картинками из Бенрата.
"...однажды вечером семейство Т. и К.К., сидя за бутылкой вина, надумали совершить загородную прогулку/.../, так как он своей болтовней на исторические темы навёл присутствующих на эту мысль.
Он рассказывал о всякой всячине, о разных замках и старинных крепостях, которые ему довелось повидать, о замке на берегу Вуппера /.../, а затем перескочил на курфюрста Карла-Теодора, который в восемнадцатом веке перенес свою резиденцию из Дюссельдорфа в Шветцинген, а позднее в Мюнхен, что не помешало его наместнику, некоему графу Гольштейну, преуспеть тем временем в дюссельдорфском градостроительстве. В пору наместничества была учреждена Академия художеств, разбит городской парк, возведен замок Егерхоф и, как заметил на этот раз Э., несколько южнее города, рядом с деревушкой, носящей то же название, построен замок ..."
— рассказывается в новелле "Обманутая | Die Betrogene" Томаса Манна, действие которой проходит у нас в Дюссельдорфе, и в Бенрате.
*
А вот Бенрат Томас Манн переименовал (маскировщик какой! следы заметает?) Пишет, что "это замечательное творение позднего рококо никогда не попадало в поле его зрения, как и прилегающий к замку прекрасный парк, что тянется до самого Рейна".
Хотелось и мне пройти по следам повествований и рассмотреть замок, розовый дворец (“ути-пути”) и прилегающий к нему парк с садами (для) курфюрста и курфюрстины в этом году поподробнее - ято и осуществила на экскурс-прогулке "Бенрат: литература, дворец и парк" (гулять по "классическому" и "лесопарковому" Бенрату около трёх часов *меньше не получается!) в начале октября 2020.
Обратите внимание на тополь, который… Кстати, оба мальчики-с-пальчики - опытные экскурсанты, лебедей не боятся, Бенрат знают “наизусть”!
Представьте себе, что вы получили такое приглашение:
Дорогие спутники экскурс-проекта КЛУБ'ОК,
октябрь, надеюсь, будет золотым, погода хорошей (не так как в прошлом году). Приезжайте в воскресенье, 4 октября в Бенрат - к железнодорожной станции Benrath, там я вас всех встречу и проведу по Бенрату.
Как доехать в Бенрат из центра? Быстрее всего на электричке:
от гл.вокзала Düsseldorf Hbf с платформы 15/16 на экспресс-электричке RE5 в направлении Кёльна (там обозначено также "через Бенрат") - следующая остановка - прибытие в Benrath на ж/д станцию*
или
от гл.вокзала Düsseldorf Hbf с платформы 11 на электричке S-Bahn S6 в направлёнии Кёльна (Nippes) - прибытие в Benrath на ж/д станцию
Далее надо только выйти из здания ж/д станции, пройти под автоэстакадой* и прямо, остановиться (почти у входа в вокзал) у блестящего "Икаруса" (скульптура).
(* там бесплатная парковка есть у вокзала под мостом, въехать куда можно по улице Friedhofstraße)…
Думаю, что откликнулись бы, да?
Хоть бы не лил дождь - думала, зонт взяла! Моросил, было ветренно, октябрь как-никак… А в конце на подмерзающих слушателей наших “Бенратовских чтений” засветило солнце))
А сколько оттенков зелёного можно увидеть в октябре в бенратовском “саду курфюрста”!
“Через час они позавтракали хлебцами с ветчиной, запивая их портвейном из маленьких дорожных рюмок. Не было и одиннадцати, когда лодка причалила к маленькой, легкой пристани вблизи парка и замка” (с) Томас Манн
А поскольку это почти “мой” замок, где я как дома, я приготовила своим гостям напиток (и нет, не портвейном, который “разливал” своим героям)) -кто дочитает до конца эту заметку, получит ответ на вопрос: “что они пили с видом на розовый дворец, который как торт?”
Рассказывала и зачитывала про жильцов замка, про растения в парке и про упоминания в литературе, а также про лингвистическую границу.
"Языковая граница — условная линия, проходящая между постоянными населёнными пунктами, расположенными по краям ареала распространения двух языков (например, нефиксированная и постепенно исчезающая Мозельская языковая граница..." (с)
Зачем далеко ходить? - про такую границу в Бенрате (юг Дюссельдорфа - я про неё на этой экскурс-прогулке рассказывала) знают немногие, а она есть.
"Изоглосса - линия на лингвистической карте, которая обозначает границы распространения какого-либо лингвистического явления. Эти линии не являются однозначными и служат скорее ориентиром. Основная граница разделения диалектов проходит по линии Бенрата, соединяющей города Дюссельдорф, Магдебурге и Франкфурт-на-Одере. Эта линия проходит недалеко от города Бенрат, от которого и получила свое название (городом Бенрат был, но перестал в 1929-ом). Линия Бенрата базируется на противопоставлении глагола maken на севере глаголу machen на юге Германии и делит немецкие диалекты на два больших диалектальных ареала: - верхненемецкие диалекты (диалекты южной, более возвышаемой части Германии) - нижненемецкие диалекты (диалекты северонемецкой низменности).
И я живу на этой границе. Пограничница)) … и даже если услышите, что “по ряду иных причин считается, что сегодня реально линия Бенрата сместилась на север” - знайте: в Дюссельдорфе всё на месте, Бенрат там же, где и раньше, всё под надёжным присмотром, в том числе и изоглосса бенратовская))).
Теодор Фонтане красиво пишет - создаёт картины, и юмор у него не прусский, я (с)читаю - Эффи Брист:
"Розвита качала ребенка и пела на тюрингском диалекте колыбельные песни, которых никто толком не понимал, возможно, даже она сама. Эффи и госпожа фон Брист присаживались к открытому окну и, разговаривая, поглядывали вниз на парк, на солнечные часы или на стрекоз, почти недвижно висевших над прудом, на вымощенную плитками дорожку, где у наружной лестницы дома сидел господин фон Брист и читал газеты.
...Эффи сходила вниз, чтобы подсесть к нему или пройтись вместе через сад и парк. Однажды, гуляя, они сошли с усыпанной гравием дорожки и приблизились к маленькому стоящему в стороне памятнику, поставленному в честь победы под Ватерлоо еще дедом Бриста, - покрытой ржавчиной пирамиде...
- Ну, а в Кессине ты совершаешь такие прогулки? - спросил Брист. - Сопровождает ли тебя Инштеттен и рассказывает ли тебе обо всем?
- Нет, папа, таких прогулок там не бывает…”
Не буду рассказывать обо всём, а только о том, что Эффи эта несчастная была “списана” с дюссельдорфских, реально здесь, в Бенрате, живших людей и намекну - кто не читал, почитайте эту историю немецкой “Анны Каренины”, мне она душевнее показалась, чем история, рассказанная Львом Толстым.
Получила отзыв:
V. N.: Татьяна, сегодняшняя экскурсия не отпускает. Вернулась домой и начала читать и про линию Бенрата, и про Эльзу, и про внука её. Спасибо Вам большое за эти истории!”
Меня спросили (из числа читателей: почему Эффи пишется с двойным "ф"? и не от имени Еva ли?
Я была уверена (так как знавала одну Эффи в реале), что это от Эльфриды, видоизменённое Эльфи (и понимаю такое буквальное несоответствие также как Анну (в русских деревнях) Нюрой)) Но: кто ищет (а я всегда!), тот найдёт - вот ещё что:
Имя Эффи Брист предположительно представляет собой "намёк" на имя главной героини Ефимии «Эффи» Динс в романе Вальтера Скотта 1818 года «Эдинбургская темница» (англ. The Heart of Midlothian, букв. «Сердце Мидлотиана») из серии «Рассказы трактирщика». А ещё была в истории Ефимия (Эффи) Чалмерс Грей (англ. Euphemia 'Effie' Chalmers Gray; 1828 — 1897), жена критика Рёскина, после признания их брака недействительным вышла замуж за его протеже, художника-прерафаэлита Милле. "Этот знаменитый викторианский любовный треугольник послужил основой для нескольких пьес и оперы".
Подтекст.
Текст под фотографиями. Чего не расскажешь во время экскурсии (можно тома на два-три такого набрать). И ещё много всего уйдёт в копилку связанных с местом имён.
«Мне было одиннадцать лет, и я решила выйти замуж за Клауса Хойзера», - с улыбкой говорит его племянница и наследница, теперь 70-летняя Сабина из Дюссельдорфа о своём дяде, которого она впервые увидела в Дюссельдорфе в 1954 году - было что-то в нём, что заставляло девушек влюбляться в него. Но поскольку и лауреат Нобелевской премии Томас Манн был очарован им (когда Клаусу Хойзеру было всего 17 лет), этому уроженцу Дюссельдорфа довелось «сыграть роль» в литературе.
Этот почти дюссельдорфец по происхождению (Клаус Хойзер и умер в Дюссельдорфе) провёл в Азии добрые пять десятилетий своей взрослой жизни, родившийся в 1909 году в Риме* во время «медового месяца» (растянувшегося на несколько лет), рос в художественном окружении. Отец Вернер Хойзер был директором художественной академии, мать Мира Ретель (внучка художника Альфреда Ретеля) - музыкально одаренная особа, была близкой подругой таких «легенд театра», как Луиза Дюмон, Густав Линдеманн и Густав Грюндгенс (с ним подружится сын Томаса Манна, Клаус, чья сестра выйдет замуж за Грюндгенса).
Хойзеры познакомились с семьёй Томаса Манна на острове Зюльт. И с того лета 1927 года великий немецкий писатель был настолько впечатлён юношей, что перенёс «его портрет» на фигуру 17-летнего «Иосифа», особенно в главе «О красоте».
Ханс Плешинский описывает свидание лауреата Нобелевской премии со своим платоническим возлюбленным в книге «Königsallee» - в финале они отправляются прогуляться в Бенрат - автор смешивает в романе (компонирует) вымысел и реальные факты. В 1954 году, через два года после возвращения из эмиграции, Катя и Томас Манн действительно отправились в Дюссельдорф. Но встреча с Хойзером и их «экскурсия» во дворец Бенрат, который Манн в конце жизни описал в повести «Die Betrogene» (переименовав его во дворц «Холтергоф»), вероятно, вымысел Плешинского - считает племянница Клауса Хойзера.
Герман Курцке, с другой стороны, пишет в своей биографии Томаса Манна : «Последнее воссоединение было в сентябре 1954 года, когда Клаус Хойзер вернулся из Китая после восемнадцатилетнего отсутствия. Томас Манн отмечает в дневнике: «Остался неженатым». Эрика (дочь Томаса Манна) "усмехается": «Так как у него не могло выйти с Ф. (в семье Томаса Манна его называли «фокусником-волшебником»), он предпочёл оставить эти «дела» полностью».
Но нет в дневниках свидетельств того, что Томас Манн «воссоединился» с Хойзером в 1954 году.
«Мои бабушка и дедушка были на торжественном приёме в честь Томаса Манна в Малькастене в 1954 году, но Клаус Хойзер, конечно, нет» - рассказывает племянница. Он не особо разбирался в искусстве, (сын искусствоведа и директора художественной академии!) но «делал необычные вещи»: племянница вспоминает, что «Когда мой дядя проводил летние месяцы в Европе, он путешествовал на поезде без особых целей». Она унаследовала от него странную привычку: «Когда мы выходили гулять в Гонконге, он воровал из каждого попадавшемуся ему кафе пакетик сахара. «Я до сих пор этим занимаюсь», - озорно говорит она и рассказывает, что "Клаудио" Хойзер провёл свои последние месяцы жизни в Дюссельдорфе. Был очень болен, лечился в китайской больнице недалеко от Гонконга. Племянница увезла его с собой в Дюссельдорф, а шесть месяцев спустя, в 1994 году, Клаус Хойзер, большую часть своей жизни проживший вдали от Европы, скончался на своей родине.
А вот мысли Клауса по литературной версии Ханса Плешински - в них описывается жизнь на Нижнем Рейне:
«...возвращение на родину после восемнадцати лет отсутствия. Десять плюс восемь — это целая вечность. Время пулей просвистело мимо родителей, однако они уцелели. Мама стала совсем седой. И от этого выглядит еще аристократичнее, чем прежде. Ноги, правда, доставляют ей неприятности. Занимаясь готовкой — если так можно назвать поспешное комбинирование жареной колбасы с одним из трех сортов овощей, — Мира теперь часто опирается на край раковины. Но болтает она по-прежнему, хоть порой и не может сдержать стон. И лихо управляется с картофелечисткой, несмотря на свой маникюр. С кухонными делами госпожа профессорша всегда управлялась как бы между прочим, если не считать кануна Рождества, когда она вместе с соседскими ребятишками пекла круглое печенье. Мама любила веселый переполох, сидела у стола, с поваренной книгой и в белом фартуке, и давала указания разбушевавшейся детской компании: «Изюм кладется в самом конце!» Муку же всегда сметала со стола — и противни отскребала — приходящая домработница.
Мама была красавицей. На ее улыбчивое лицо, на грациозные движения соседи бросали завистливые взгляды. Приходилось ей защищать и свой огород: Я люблю, когда всё растет вперемешку. Тогда понятно, чтó таится в земле и хочет пробиться к свету. Грядки это по-прусски, а мой огород — карнавал. В этом созданном ею Эдеме она, вероятно, читала (раскачиваясь на первых в земле Нижний Рейн голливудских качелях) выпуски знаменитого журнала издательства «Улльштайн».
... Папа воспринимал всерьез только краски и линии. Его живопись приносила семье много всего, отнюдь не одно только пропитание. От ранних изящных фигуративных полотен, изображавших, например, лодки на озере Комо, он перешел — под влиянием исторических переломов, революции, инфляции, шаткой республики — к ярким краскам и резким контурам. К той мощной экспрессии, которая тогда будто витала в воздухе. Приглашение на профессорскую должность в академии не заставило себя долго ждать. Вернера Хойзера считали авангардистом. Вокруг него в Дюссельдорфе собиралась занимающаяся живописью и увлекающаяся джазом молодежь ревущих двадцатых. В студенты к нему записался и черный кубинец, Пабло, который запечатлел на полотне сахарный тростник, в фиолетовых тонах, — в высшей степени декоративные джунгли. После начала нацистской диктатуры папа поначалу сохранял свою должность и, вероятно, стыдился того, что он, судя по всему, кажется властям менее значимым, менее провокационным, чем его коллеги, которым пришлось эмигрировать. Чем Бекман или Кокошка. Но его подневольному творчеству, как и преподавательской деятельности, вынужденно вернувшейся к акварелям в народном духе и изобразительным мотивам типа «Жительница Бюккебурга кормит младенца», вскоре пришел конец: когда написанная им картина «Арлекин» — портрет темнокожего юноши, возможно, созданный не без влияния Пабло, без натуралистично изображенного лица (его заменяет смутная тень), — оказался на мюнхенской выставке дегенеративного искусства. Дальше всё произошло очень быстро. Как «культур-большевика» папу досрочно отправили на покой, с уменьшенной пенсией; ему припомнили и то, что Мира, по линии прабабушки, происходит из банкирской семьи Оппенгейм: с одной стороны, верной Германии и занимающейся меценатством, а с другой — все-таки, как ни крути, еврейской. Мира и Вернер пережидали скверные времена в Мербуше, в маленьком домике: читали, тихо напевали, за неимением масляных красок делали гравюры и собирали ясменник для пунша. Одному американскому солдату, который — уже в конце всего, или в новом начале, — обыскивал дома в поисках волков-оборотней и спрятанного оружия, отец показал свою картину «Трое танцуют». Захватчик, увлекающийся искусством, выменял это полотно на изрядное количество сигарет и потом вывез его из страны, спрятав между сидениями своего джипа.
Клауса Хойзера знобило, и он опять вздохнул.
Если бы папа не молчал так подолгу перед мольбертом, он бы тоже участвовал в этом рейнском — самодостаточном, может быть, — речевом потоке своей жены. Оба они ежедневно позволяли себе выпить по бокалу шампанского. Оба привыкли к разрозненным клочкам мыслей, неожиданным выкрикам за порогом двери, даже к разговорам с самим собой: Сейчас? — Нет, я это сделаю позже.
...
Нет, родители не сломались и узколобыми обывателями тоже не стали. Сразу после войны отца восстановили и в должности, и в достоинстве. Из-за своей удивительной беззаботности — или потому, что верил в культуру, или потому, что должен был хоть чем-то заняться, — он снова пробудил к жизни Академию художеств и даже стал ее директором. Теперь, уже законным образом уйдя на покой, он, с помощью кисти и палитры, продолжает прежнюю работу. Так, как он, и ты бы не отказался стареть. Время от времени Мира и Вернер читают друг другу вслух драмы...»
*В уважаемом литературном кафе и книжном магазине Müller und Böhm (в «Доме Гейне») на улице Bolkerstraße 53 в Дюссельдорфе поэтому есть витрина с римским свидетельством о рождении Клауса Хойзера, письмами и множеством фотографий. Вы также можете увидеть его коллекцию азиатских вкладышей из спичечных коробков. Так книжный становится музеем литературных прототипов…
