Пока театры закрыты...

О.Л.Книппер-Чехова в июле 1929 года, находясь в Германии в Баденвейлере, пишет в Москву: "Сидим под каштанами с Константином Сергеевичем и семейством, с Добужинским, Шаровым. Много вспоминаем, говорим".

Изучаю материалы о "русских" постановках в Дюссельдорфе (нет, не Дягилев, но 1927! год, а ведь театры закрыты уже целый год(( но драмтеатр Шаушпильхаус отреставрирован и готов показывать нам интересное.

Ждём. Пока приведу многозначительный "эскиз" занавеса "«с изображением городской свалки с неизбежной лужей. Дальше на холме – городские строения. Центром композиции является острог. Контуры предметов – чуть искажённые, они колеблются, словно отражения в луже». Создатели дюссельдорфского «Ревизора» стремились передать зарубежному зрителю атмосферу творчества великого русского писателя, его неповторимого юмора. Вероятно, личное знакомство режиссёра Петра Шарова (портрет которого нашёлся в эскизе) и художника Добужинского состоялось в 1908 году, в Петербурге, во времена мейерхольдовского «Лукоморья»..."

Имя Петра Федоровича Шарова (1886-1969) и осуществленные им постановки русской классики, сначала в Пражской группе артистов МХТ, а затем уже с европейскими труппами в театрах Германии, Италии, Австрии, Нидерландов, его неутомимая деятельность театрального педагога гораздо лучше известны европейским историкам театра, чем российским.

Первым из наших театроведов начал восстанавливать творческую биографию Шарова В.Я. Вульф. Из его публикаций я узнала, что весьма плодотворный первый сезон с зарубежными актерами Шаров провел в Дюссельдорфе. ...

Осенью 2007 года дюссельдорфский Шаушпильхауз выступил на БИТЕФе со своей версией шекспировского «Макбета». При помощи переводчицы этого спектакля на сербский язык Веры Коньович я познакомилась с сотрудником литературной части театра Томом Тилем, а через него связалась и с театральным музеем Дюссельдорфа, откуда получила необходимую информацию. За полтора года работы в Германии Петр Шаров поставил там двадцать три спектакля, в том числе, «Ревизора» с известными декорациями М. В. Добужинского.

В Музее МХТ И.Л. Корчевникова и О.А. Радищева дали мне возможность ознакомиться с перепиской, которую вел Шаров на протяжении всей своей жизни с артистами МХТ и сотрудниками Музея. Там оказалось множество интересных материалов.

А сколько советов и просто добрых слов я услышала от коллег по Институту искусствознания! О.М. Фельдман, включивший переписку Шарова с Мейерхольдом в публикации последних лет, помог мне преодолеть «комплекс неполноценности», возникающий у каждого, кто берется восстанавливать забытые страницы нашей культурной истории. Меня перестал отпугивать несколько высокомерный отзыв о Шарове В.В. Шверубовича, относящийся к периоду еще Качаловской группы.

...

Очень много дала мне и статья литературоведа З.М. Потаповой «Островский в Италии», опубликованная в одном из томов продолжающегося академического издания «Литературное наследство». Так из отдельных, порой отрывочных сведений, как это всегда бывает, когда мы восстанавливаем забытые имена русского зарубежья, стала складываться творческая биография Петра Федоровича Шарова.

К сожалению, мы не встретим его имени ни в пятитомной Театральной энциклопедии советского времени, ни в энциклопедическом издании, посвященном столетию Московского Художественного театра, выпущенном в свет в 1998 году.

Между тем, этот «эмигрант», уехавший из России с Качаловской группой артистов МХТ, никогда не был связан с политикой. Типичный русский интеллигент, получивший регулярное образование на родине, он не только владел иностранными языками, но был хорошо знаком с западноевропейской культурой и умел уважать нравы и обычаи тех стран, куда забрасывала его судьба. Шаров – один из русских режиссеров, долгое время работавших с зарубежными труппами, о ком в разных странах вспоминают с уважением и благодарностью.

Родился Петр Шаров в Перми, рано увлекся театральным искусством, участвовал в любительских кружках. В 1904 году вступил в Студию МХТ на Поварской и начал работать под руководством Вс. Мейерхольда. В 1904-1905 годах участвовал в гастролях труппы Вс. Мейерхольда в Тифлисе, а потом последовал за ним в Санкт-Петербург.

Шаров был актером мейерхольдовской студии …, а также секретарем театра «Лукоморье». … Недолгое время он работал в театре Н. Евреинова «Кривое зеркало», затем в Театре Суворина.

В 1914 году Шаров переехал в Москву и стал преподавать актерское мастерство во Второй студии МХТ. Участвовал в спектаклях МХТ в качестве помощника и секретаря К.С. Станиславского. Одновременно его попросили возглавить любительский рабочий театр Морозовской мануфактуры в Орехово-Зуеве.

...Следующая постановка Шарова, показанная в Москве в 1916 году, удостоилась рецензии театрального журнала «Рампа и жизнь». «Царь Федор Иоаннович» А.К. Толстого был признан большим успехом режиссера, сумевшего добиться от актеров-непрофессионалов естественного исполнения ролей вершителей судеб России. Кроме того, в репертуаре орехово-зуевского Зимнего театра были «Чайка» и «Вишневый сад» А.П. Чехова, «Лес» А.Н. Островского, а также пьеса А.И. Сумбатова-Южина «Старый закал».

Не только рабочие Морозовской мануфактуры, но и все жители города обожали свой театр и считали, что некоторые местные артисты не уступают столичным. Сохранились две фотографии той поры: молодой Шаров на фоне фабричной стены, за которой, видимо, и находился руководимый им Зимний театр, и Шаров-режиссер с большой группой самодеятельных артистов своей студии.

В 1917-1918 году Шаров недолго, но плодотворно работал в основной труппе МХТ в качестве помощника режиссера и секретаря К.С. Станиславского. В книге «Станиславский репетирует» такой знаток истории МХТ, как И. Виноградская, с уважением отзывается о записях Шарова, сделанных во время работы над новой редакцией «Чайки» в сезоне 1917-1918 годов, упоминая его в ряду «опытных и профессионально одаренных помощников режиссеров». Тогда роль Аркадиной должна была играть О.Л. Книппер-Чехова, Тригорина– В.И.Качалов в очередь с Н.О. Массалитиновым, Треплева – М.А. Чехов, а Нину Заречную – А.К. Тарасова. В связи с болезнью, а затем отъездом Тарасовой репетиции были прекращены, и спектакль так и не был выпущен. Можно себе представить, какой школой режиссерского искусства оказалась для Петруши Шарова, как потом его называли в своих письмах О.Л. Книппер и В.И. Качалов, обязанность вести точные записи репетиций К.С. Мог ли он предположить, как пригодятся ему практические режиссерские уроки Станиславского в работе с иностранными актерами!

В 1919 году Шаров уехал в составе Качаловской группы артистов МХТ на гастроли по России, а затем за границу. В группе он занимался организационной работой, играл вначале эпизодические роли: Прохожего в «Вишневом саде», Бубнова в «На дне». ...

Шаров пользовался любовью товарищей по труппе МХТ. В Музее театра хранится адресованное ему подробное письмо В.И. Качалова из Америки, написанное в ноябре 1923 года, во время большого зарубежного турне основной московской труппы Художественного театра. Мысль о том, что он не имеет права просто на время приехать в Москву, была для Шарова мучительной. Преследовала его и боязнь скомпрометировать старых товарищей по МХТ попытками встретиться с ними во время официальных гастролей за рубежом. Поэтому так много значила для него переписка с прежними знакомыми. В.И. Качалов расспрашивает Шарова о своих товарищах – ... Наверное, такое откровенное письмо В.И. Качалов мог написать только действительно близкому другу, способному понять и не истолковать превратно сложности ситуации ...

«Дорогой Петруша! Если-бы ты знал, как приятно мне получать твои письма, ты бы писал мне больше и не смущался тем, что я долго не отвечаю. Ей-Богу же я не от лени и не от какого-то невнимания или рассеянности так по-долгу не пишу, – а действительно от перегруженности работой. Очень мне круто приходится в этом году, так много занят и так устаю, что даже с любимыми женщинами не хватает времени и сил переписываться <…>

Ты понимаешь, что при такой работе, сесть к столу и написать письмо, – даже при очень большом желании – трудно. С 24 декабря – будет немного легче: мы отправляемся в турнэ, где чаще будет идти “Федор” – конечно уже без меня, “Дно” – тоже без меня, “Вишневый сад” – без меня, “Хозяйка гостиницы”, – т.е. пьесы, которые здесь в Нью-Йорке почти не ставили. Ездить будем – до марта, во всяком случае. ... Что мы тогда будем делать – март и апрель – не представляю себе. Мне лично будет очень обидно, если потащимся в Европу – играть, и где же играть? – осталась одна Скандинавия – перед Лондоном, который намечен только на июнь. В Париже – хорошо, чудесно жить, но играть там нельзя, – мы там “определенно” – (Сюпик) – провалились, в Германии – и подавно, в Праге, в Загребе – хорошо бы, но опять вы, чорт вас возьми, дорогу у нас перебили и хлеб у стариков отнимаете. ...

Мне лично хотелось бы, чтобы никакой пролонгации не было, но чтобы и в Европу меня не потащили, а оставили бы тут на месяц или полтора – похалтурить с американскими актерами. У меня есть несколько очень выгодных предложений. И за одну неделю, гораздо более легкую, чем случается теперь, я получил бы денег больше, чем за эти два года. Но чувствую, почти уверен, что меня не отпустят и что и на этот раз “капитал я накоплю коротенький”...

Лично о себе – что же сказать? Представь себе, что не смотря на такую страшную работу, почему-то самочувствие физическое и настроение – у меня довольно приличные, в добрый час сказать. Очень уютно живу, очень комфортабельно. Я поселился в квартире Дейкархановой, которая ездит с “Летучей мышью” по провинции. Живу с ее мужем, который оказался очаровательным сожителем. Кормит меня на убой самыми вкусными вещами, готовит сам замечательные борщи, уху, какие-то заливные рыбы, горячие грибы, лопаем русскую икру, устрицы. Пьем – умеренно – виски, сами делаем чудесные ликеры, даже держим – всегда на – готове, холодное шампанское. <…>

Из совсем посторонних принимаем – одну только пару американских супругов, – она красивая женщина и говорит по-русски, а муж – уже пожилой литератор, очарованный Россией, даже большевицкой, был в Москве этим летом. ...От всех наших держусь в стороне. Ни с кем не ссорюсь, но и ни с кем не близок, ни с кем не искренен и не откровенен. Некоторую нежность чувствую по прежнему к Александрову, да пожалуй к Ольгушке Книппер по старой памяти. <…>

А вообще – в смысле взаимных отношений – труппа МХТ производит на меня довольно жуткое впечатление: все друг друга терпеть не могут. Почему-то раньше я этого не замечал. Я говорю больше про нас – стариков. У молодежи нашей – между собой есть еще какое-то дружество или компанейство, хотя и там больше друг над другом издеваются, друг друга высмеивают и разыгрывают, но у них это не так злобно и как будто безобидно выходит. Все-таки они скорее тянутся друг к другу, а в некоторые моменты у них просыпается даже хороший товарищеский дух. А вот старики – страшный народ по взаимному неуважению, недоверию и злобности. Никто никого не признает, не ценит, и ни в каком смысле друг другу не верит. И все-таки продолжают почему-то – как тонущие? – цепляться друг за друга и поэтому все-таки не рассыпается наша храмина, хотя и подгнила, и нет в ней живого духа и и трудно в ней дышать. Усталые скептики – вроде меня, или помешавшиеся на долларах, – и чем труднее этот доллар достается, тем больше жадности к нему. <…>

Ольгушу Книпперушу здесь очень уважают, как вдову Чехова, который здесь очень популярен. Она выступает со всякими лекциями и докладами об его творчестве и жизни (на “наглийском” языке – такая была курьезная опечатка в здешней русской газете – вместо “английский” – “наглийский” /от наглости?/), прирабатывает на этом, читает его рассказы (тоже по-наглийски). Была принята хорошо в Сарре (но играет ее плохо, до смешного никак не сделана и не пережита роль) и никак не принята в “Лапах”: наивная и глупая публика веселым смехом заглушала все ее “драматические” моменты. По ее собственным словам – она “что-то забыла, на чем прежде строила роль”. ...

Пиши мне все-таки в Нью-Йорк, перешлют. Спасибо еще раз за твои письма. Выпью еще – за тебя, за ... Будьте все здоровы – пью за Вас и целую тебя – Твой В. Качалов.<…>

P.P.S… У меня – здесь в Америке – такое чувство, как будто Вы там все живете в одном городе, где только разные названия отелей – “Париж”, “Прага”, “Загреб” и т.д.<…>"

В сезон 1927-1928 годов, после распада основного состава Пражской группы, Шаров был приглашен режиссером в один из лучших театров Германии, дюссельдорфский Шаушпильхауз. Первые два спектакля с иностранными актерами он выпустил при участии такого мастера сценографии, как М.В. Добужинский.

...В Дюссельдорфе Шаров и Добужинский сначала поставили бессмертного «Ревизора». Исследователь творчества Добужинского А.П. Гусарова цитирует размышления художника о том, что представленный Гоголем быт в спектакле «скорей был не типично реальный, а полный символики <…>

«Просто» комната 30-х годов в провинции – это, конечно, было бы плоско и не остро, довольно этих реконструкций музейного порядка <…>. Задача – Гоголь, задача – берлога городничего и задача – смешно. От этого все я сделал грузным, низким, грязноватым и в паутине. И все покосилось <…> Я очень доволен, как точно сделал мебель: диван – деформированный ампир <…> а стулья с ножками в разные стороны очень тяжелые». Художник создает на сцене гротескный образ городка, от которого, как выразился в пьесе сам Городничий, «три года скачи, ни до какой границы не доскачешь». В него он вводит занавес «с изображением городской свалки с неизбежной лужей. Дальше на холме – городские строения. Центром композиции является острог.

Контуры предметов – чуть искаженные, они колеблются, словно отражения в луже». Создатели дюссельдорфского «Ревизора» стремились передать зарубежному зрителю атмосферу творчества великого русского писателя, его неповторимого юмора. Вероятно, личное знакомство режиссера Шарова и художника Добужинского состоялось в 1908 году, в Петербурге, во времена мейерхольдовского «Лукоморья», и продолжилось в Москве, в 1917 году, когда Добужинский работал над оформлением «Села Степанчикова», а Шаров принимал участие в репетициях «Чайки».

Эскизы к «Ревизору» свидетельствуют о творческом осмыслении традиций МХТ: «Месяц в деревне»!! Я бы теперь просто не мог бы так спокойно», – писал тогда Добужинский.

...Сохранились описанные выше эскизы декораций и костюмов Добужинского к «Ревизору» 1933 года, идентичные тем, что он делал в Дюссельдорфе: «Значительной вехой в театрально-оформительском искусстве становится постановка «Ревизора» Н.В. Гоголя (Дюссельдорф, 1927, режиссер П. Шаров..., – читаем мы в статье А.П. Гусаровой. Можно не сомневаться, что эта первая работа русского режиссера с немецкими актерами при участии виднейшего русского сценографа была удачной. Позднее, как явствует из письма Шарова к О.Л. Книппер-Чеховой от 22 августа 1928 года, Добужинский оформлял его постановку пьесы Лессинга «Натан Мудрый», причем, Шаров воспользовался правом главного режиссера выбирать художника спектакля по своему усмотрению.

Шаров был приглашен преподавать в театральную академию при дюссельдорфском Шаушпильхауз. Западные исследователи отмечают среди его учениц Луизу Рейнер, ставшую впоследствии крупной актрисой. Под впечатлением работы в Дюссельдорфе Шаров писал в том же письме О.Л. Книппер-Чеховой:

«Дорогая, милая, глубокочтимая Ольга Леонардовна!
Не удивляйтесь, это я Шаров, Шаров Петруша. Сижу сейчас у себя в театре в Дюссельдорфе
<…>
Да вот я уже второй год как откололся от своих… Бросил русскую сцену и заделался немецким режиссером. Стал в Германии известностью. Меня любят, ценят даже не по заслугам. Я получаю очень большое жалованье и все же я так тоскую по «русскому» по русскому языку что не сравним ни с каким другим. И вот когда я вспоминаю Ваш театр (не смею сказать наш, и мне это так больно), я вижу, как все ничтожно сравнительно с ним. Да и можно ли сравнивать. Здесь у немцев, а надо сказать, наш театр едва ли не лучший театр Германии, я понял, как я все же много взял от театра, от моих хождений по коридорам, от сидений на репетициях, от общения с Вами, от уборной Константина Сергеевича, где я провел столько вечеров, наблюдая за ним, как он гримируется, одевается… И эти, сравнительно небольшие знания оказались здесь богатством, откровением. Я все-таки сумел не раз открывать душу и заглянуть в нее немецким актерам. И за это я благодарен Ему и Вам, кто с ним».

Так началась работа Шарова с иностранными актерами, которая затем продолжалась всю жизнь.
...
В Дюссельдорфе Шарову пришлось много работать над обычным для Шаушпильхауз репертуаром, который, как это принято в городских европейских театрах, надо было постоянно обновлять. За период с премьеры «Ревизора», 16 декабря 1927 года, по 25 апреля 1931 года русский репертуар ограничивается спектаклями «На дне» (под названием «Nachtasyl», «Ночлежка», как у М. Рейнхардта) и «Квадратура круга» В. Катаева. Из крупных европейских писателей отметим уже упомянутого «Натана Мудрого» Г. Лессинга и две комедии Мольера, «Мизантроп» и «Лекарь поневоле», одну пьесу Б. Шоу, «Версаль» Э. Людвига, инсценировку одной новеллы Т. Драйзера и «Олимпию» Ф. Мольнара. Прочий список составляют пьесы менее известных писателей. Итого за два с половиной сезона – двадцать три названия”
- рассказывает (я сократила до “дюссельдорфского минимума) в своей статье Наталья Вагапова.

Фотопортрет П. Шарова. Мастерская Godfried de Groot, Амстердам. - 23 х 17 см. и открытки от него (предлагались на аукционе)

Нашла такое изображение-предложение (лот аукциона):

“ШАРОВ ПЕТР ФЕДОРОВИЧ (1886-1969) [-автограф]
Знаменитый актер. Учился в школе МХТ, работал в студии на Поварской у Вс. Мейерхольда. С 1919 жил за границей. Успешно работал во многих театрах Западной Европы. В Голландии его называли «нидерландский Станиславский». В 1927 возглавил театр в Дюссельдорфе, а спустя двадцать лет – Национальный театр Амстердама (Штадтшаубург).

На паспарту дарственный инскрипт: «Моему лучшему другу Коле Кузнецову с чувством глубокой преданности и любви / Париж 18 апреля 1928 / Петр Шаров». Провенанс: принадлежал штабс-ротмистру Н.Д. Кузнецову”.

Charlotte van Pallandt (1898–1987) Эскиз портрета Peter Scharoff, 1961 / фрагмент / 40 x 30 x 3 cm.

Пётр Фёдорович Шаров скончался на 83-м году жизни, утром 18 апреля 1969 года, в Риме, в доме у друзей, вследствие церебрального тромбоза. В печати и в специальных изданиях были опубликованы некрологи, в которых особо подчёркивалась его роль как режиссёра и верного последователя системы Станиславского, внёсшего огромный вклад в становление современного итальянского театра.

Похороны прошли на римском некатолическом кладбище Тестаччо, где, начиная с XVIII века, хоронили также русских людей. Надпись на большой могильной плите, установленной друзьями и учениками великого режиссёра, гласит, что перестало биться «большое сердце артиста и режиссёра Петра Фёдоровича Шарова», награждённого орденом Оранж Нассау королевой Нидерландов Юлианой (которая распорядилась об установке на его могиле постамента).

Надгробие работы скульптора Марии Андриссен представляло собой последнюю сцену из чеховских «Трёх сестёр».

Однако позднее оно было похищено, также как и его копия, заказанная друзьями и поклонниками Шарова.

После этого вблизи могильной плиты был установлен планшет с фотографией скульптуры.